Письма 1842-1845 годов - Страница 22

К оглавлению

22

Прощайте. Это письмо будет и для Ольги Семеновны вместе, но не показывайте его другим. Лирические движения души нашей!.. неразумно их сообщать кому бы то ни было. Одна только всемогущая любовь питает к ним тихую веру и умеет беречь, как святыню, во глубине души душевное слово любящего человека. Впрочем, помните, что путешествие мое еще далеко. Раньше окончания моего труда оно не может быть предпринято ни в каком случае, и душа моя для него не в силах быть готова. А до того времени нет никакой причины думать, чтобы <мы> не увиделись опять, если только это будет нужно. Пишите мне всё, что ни делается с вами и что ни делается вокруг вас. Всё, что ни касается жизни, уже жизнь моя. Толков об Мертвых душах, я думаю, до зимы вы не услышите. Но если, на случай, кто-нибудь будет вам писать об них, вы выпишите эти строки в письме ко мне.

Прощайте. Целую вас всей силою душевного лобзания; распространите его на всех близких вашему сердцу. Деньги мне не нужны раньше октября. Адресуйте на имя банкира duс de Torlonia для передачи Гоголю. Шевыреву я написал порядок, как уплачивать по случаю возникшего несогласия насчет первенства. Нужно, чтобы эти деньги были уплочены как можно скорее. Они должны были быть отданы в первые два месяца.

Ваш Н. Г.

А. П. ЕЛАГИНОЙ <?>
<Около 18 августа н. ст. 1842. Гастейн.>

Благодарю вас за то, что вы вспомнили обо мне. Я <о> вас [Далее было: часто вспоминаю] думаю часто, [часто думаю Далее начато: а. будто б. уверенно] и это доставляет мне приятные минуты. Скажите также и Катерине <Александровне>, если ее <увидите> [Скажите Катерине Александровне, если увидитесь с нею] или будете писать к ней, что [а если не увидите, напишите, что] я о ней думаю и что люблю очень [что очень полюбил] ее прекрасную [прекрасную и нежную] душу.

А. С. ДАНИЛЕВСКОМУ
Гастейн. Августа 22/10 <1842>

Ты, кажется, употребляешь все усилия, чтобы сделать из меня великодушного человека: [Далее начато: четы<ре>] ни на одно из четырех писем, писанных мною из Москвы к тебе в Белгород и Миргород, я не получил ответа. Я послал тебе мой Рим, потом Мертвые души, просил тебя именем нашей дружбы не скрыть своих впечатлений после прочтения их, сказать всё, что ни есть на душе, указать недостатки, которых, без сомнения, там много — всё это кануло как в воду. Хотя бы двумя строками известил ты меня о получении всего этого и сказал бы: у меня теперь нет расположения писать к тебе, и потому не пишу к тебе, но я напишу после. Но и этого не было. Соображая всё это, я вижу, что одно только как<ое>-нибудь чрезвычайное событие [Далее было: могло] и препятствие могло случиться, и потому посылаю тебе решительный запрос — объяснить мне это. Я прошу даже маминьку никак не посылать тебе письма моего [этого] с каким-нибудь подателем, а самой вручить лично в твои руки, чтобы тебе нельзя было никаким образом ускользнуть от ответа и чтобы таким образом сколько-нибудь разрешилась эта неизъяснимая загадка, а с нею вместе мое недоуменье. Одной строки, одного слова твоего достаточно, чтобы получить полное примирение.

Прощай! Жду с нетерпением твоего ответа. Адресуй в Рим, Poste restante, или, лучше, вручи маминьке, чтобы она отправила его в своем письме. Это вернее.

На обороте: Александру Семеновичу Данилевскому.

А. А. ИВАНОВУ
<Август н. ст. 1842. Гастейн.>

Что с вами делается, милый и добрый Александр Андреевич? Известите меня о себе хотя одною строчкою. Я собирался к вам ехать со дня на день и не мог, по причине нездоровья и моего и Языкова. Ради бога, мужайтесь и будьте бодры! Болезнь ваша, конечно, тягостна для вас, но не опасна. Нагноение в глазах случалось у многих, которых я знал, и, слава богу, всё это проходило. Это не глазное ослабление, не глазная собственно болезнь, и ничего ею не может быть повреждено в глазах. Не беспокойтесь ни о чем, и боже вас сохрани предаться какому-нибудь унынию. В жизни нашей много бед, но все они даются нам как временное испытание, и верьте, что мы никогда не можем знать вначале, какое [не можем знать, какое] благодетельное следствие принесет нам то, что нам казалось жестоким несчастием. Во имя нашей дружбы и моей искренней, теплой любви к вам, я молю вас дать веру словам сим. Как только мне будет лучше, я сейчас приеду к вам. А до того, ради бога, будьте тверды духом! Обнимаю вас всею душою.

Вам преданный Гоголь.

А. А. ИВАНОВУ
Гастейн. Августа 30 <н. ст. 1842>

Я получил сейчас ваше письмо. Ничего плачевного я не вижу в вашем положении. Берите всё, что ни дают. Это ничего не значит. На своем мы все-таки настоим и поставим. Путей есть множество выйти из всякого положения, как бы затруднительно оно нам ни казалось. Если бы ваше положение было в двадцать раз хуже, то и тогда не следует смущаться. Скажу вам только то, что если даже всё то, что мы ни предпримем теперь по вашему делу, будет неуспешно (чего я однако ж не предполагаю, основываясь на здравом рассудке), то и тогда это [всё это] не беда. Деньги будут во всяком случае, если уже пошло на то. Исполните только одну мою просьбу, которую я вам сейчас предложу: будьте ясны и тверды душою. Твердый и не потерявшийся человек всегда выигрывает: его взгляд не отуманен, и он сам увидит исходы из всякого лабиринфа. Нужно иметь также веру в небесную силу, которая всегда сходит от бога [прямо от бога] твердому и уповающему человеку. Исполнясь этой силы, вы плюнете на то, что человек называет препятствием. Итак, не думайте ни о чем до самого моего приезда. Будьте [И будьте] веселы как только можно больше; идя по улице, подскакивайте, нужды нет, если и шлепнетесь о мостовую, — это не беда, всякий знает, что мостовая в Риме плоха, и потому извинит вас.

22